Проза / Рассказ, рассказ-миниатюра
Брат Сильвестр Толстые Щёки был довольно-таки хорошим, даже душевным человеком. В городке Снагге его очень любили и ценили самые уважаемые и добропорядочные прихожане местной церквушки. Зачастую за то, что он, в отличие от остальной святой братии, когда, выползая из таверны, давил чью-нибудь руку или ухо, не пытался укусить обывателя. А работницы из местного дома терпимости просто души в нём не чаяли, потому как он, объясняя по несколько часов о том, как надо любить самых последних грешников (и особенно грешниц), сам чинил кровать и оставлял пожертвований бедным заблудшим овечкам столько много, что те всегда с нетерпением ждали его, закупая у Абдаллы Травы горшочек вазелина.
Словом, слава о святости и благочестии брата Сильвестра уже, к его первым седым волосам, разнеслась далеко за пределы родного Снагге. Паломники съезжались из самых далёких и тёмных уголков Фландрии в таверну «Весёлый монах», чтобы услышать его полные любви, мудрости и икания проповеди. Его сладостная речь была приятнее самой лучшей медовой браги, а его ругательства переходили из уст в уста. Даже господа начинали цитировать его афоризмы, подбадривая затрещинами и подзатыльниками менестрелей, которые недостаточно усердно восхваляли щедрость, красоту и благородство величайших господ Ван Снагге, своими подвигами добившихся прозвания Свиноподобных.
Особым знамением Неба, подчёркивающим святость брата Сильвестра, посчитали рождение в монастырском хозяйстве поросёнка доподлинно похожего на прославленного своим аскетизмом и чистотой монаха. После этого отец настоятель, при одном только упоминании имени этого смиренного инока сознававший свою низость и несовершенство, решил, что такой праведник должен отдалиться от мирских забот (в частности от коробки с пожертвованиями, такая аскеза была не по плечу другим братьям) и замуровал того в скриптории после очередной его проповеди в «Весёлом монахе».
Смиренный монах, проснувшийся с похмельем, по своей тяжести достойным всех местных угодников, понял своё призвание. Ему предстояло провести здесь довольно длительное время, пытаясь найти себе хоть какое-нибудь занятие. Например, перевернуть все помещения в поисках рассола. А лучше браги. Потом ему, обнаружив, что он немного плох здоровьем, пообещали помочь, ежели тот починит всё, что в порыве праведного гнева порушил. Немного поправив здоровье отысканным от своего предшественника, почившего с миром, запасом на чёрный день, брат Сильвестр огляделся. Дел предстояло много.
Предшественник нашего героя имел дурную славу алхимика и трезвенника. В общем, человека совершенно не компанейского. Потому братья и прозвали его «Мурзуфл», что в переводе с какого-то умного языка значило: «Насупленный».
Балдуин Мурзуфл был сведущ в тайнах лесов и гор. Поговаривали, что он много общался с Абдаллой Травой, купцом из Акры и лекарем по совместительству, тоже непьющим. Впрочем, попробовав зайца под сливочным соусом, которого готовил покойный, жители начинали глупо хихикать, и понимали, что Балдуин, в общем-то, клёвый чувак и успокаивались. И всё было бы ничего, пока того не раздавил огромный фолиант, упавший с державшейся на волосинке последней целой полке в скриптории.
Брат Сильвестр вздохнул. Такой хаос не царил, наверное, даже в аду. Черти, появившиеся с тяжёлым пробуждением монаха, поджали хвосты и тихо пытались разложить пасьянс. Но пара карт куда-то подевалась в таком бедламе. Сильвестру тут не нравилось.
Что же можно сделать было, ежели ты понимаешь, что тебе в этом сосредоточии знаний придётся провести довольно долгое время, и причём срок службы на посту Главного Блюстителя и Хранителя Мудрости и Заповедей, накопившихся за долгие годы существования монастыря, не подразумевает за собой выхода на пенсию. Балдуин, например, занимался тем, что скупал у крестьян коноплю. Поговаривали, что он увлекался алхимией, благо связи с Абдаллой, чужаком, мусульманином настораживали. И вообще, как можно доверять человеку, который пьёт только травяные отвары, или даже (неслыханное дело), простую воду! Объяснений находили много. Например: Мурзуфл продал душу Дьяволу и конопля нужна ему, чтобы по ночам ворожить и вызывать град, или, что ещё хуже, превратить всю выпивку в воду! Что же ещё можно ожидать от пьющего сатанинское зелье из ведьмовских трав… Не раз обсуждали также возможность того, что он отыскал книгу с рецептом превращения посредством чудесного конопляного эликсира чего-нибудь во что-нибудь. Однажды молодой послушник Тремолле, он как раз зашёл к Абдалле Траве за порцией вазелина для исповеди у самого аббата и застал там Насупленного, спросил последнего о волшебной книге. Монах долго глупо хохотал, а по уставу монастыря это считалось непростительной страстью, и затем, сквозь смешки сообщил тому, что на самом деле даже сам архиепископ считает, что грамота – это от диавола, а он, смиренный грешник, просто чешет мох, и подобным грехом чтения не страдает, ибо во Фландрии всей достославной не найдётся никого, кто отличит одну бесовскую языческую загогулину от другой. А он просто чешет мох. Дальше кроме смеха послушник ничего не разобрал.
Слух об этом разговоре быстро разнёсся по всему Снагге. Кто-то из господ, кажется, это был сир Галевин Ван Снагге Пятый Подбородок, внучатый племянник достославного Хайнриха Клыка, принёсшего свет веры (и пожарищ) в языческую (а до его подвигов ещё и многолюдную) Фризию, приказал притащить громадный валун, покрытый мхом, в свои покои. Также приказал он своим слугам чесать на нём мох, пока камень не обратится в золото. Вскоре мох начал засыхать. Брат Балдуин, найдя это забавным, долго хихикал: «Вы бы ещё на него своим перегаром подышали!» - всё, что разобрали посланники сира Галевина Ван Снагге. После месячного обдумывания слов алхимика, посланники приползли в покои своего господина, и, облепив камень, дружно начали на него дышать. Мох загорелся, а преблагороднейший и наихрабрейший Защитник и Покровитель ненаделённых благородством лишился чувств. Мурзуфла посадили в темницу. Даже приехал отец – инквизитор Мишель для расследования, специально приглашённый из Парижа.
Сперва он решил допросить посланников, с которыми общался злобный колдун, вознамерившийся сжечь наиблагороднейшего сира Галевина. Но вскоре вероломные слуги, вместе с коварным пособником Сатаны по ночам летавшие на мётлах и пожиравшие пятнадцатилетних прекрасных невинных дев на Лысой горе, закончились. Жители недоумевали, ведь даже старожилы не могли отыскать в своей памяти ни одной невинной пятнадцатилетней девы. Даже младенцы в достославной Великой Фландрии в те славные времена рождались уже пьяными и отнюдь не невинными. А самых красивых женщин крестьяне с горожанами специально выгоняли в леса, дабы все волки со страху убегали, поджав хвосты. Кстати, это действовало. Толи злобные звери пугались их красоты и природной грации, толи их запаха.
Потом отец Мишель решил допросить свидетелей подготовки к покушению. Узнав, где готовились заговорщики, он поспешил в таверну «Пьяный хряк». К сожалению, потом он не смог вспомнить, как через две недели он оказался под стенами Снагге в яме, куда стекались нечистоты, в порванной помятой женской одежде с приятной и привычной для любого истинного француза болью пониже спины и с неприятной – в голове. Инквизитор не расстроился, это была его священная обязанность – проводить подобные расследования, разоблачать приспешников тьмы. Тем более, он уже не раз попадал в подобные ситуации. С гордо поднятой головой, полный решимости и далее бороться с Врагом рода человеческого, пополз он обратно в славный город Снагге. В течении полугода он продолжал свою борьбу с сетями дьявольского заговора подобным образом. Жители снова недоумевали – впервые на их памяти в городе начало не хватать живительной влаги.
Заплетающимся, видимо от трудов, языком, почерневшим, видимо от горя и сострадания, лицом, отец Мишель изрёк, что это точно происки сатаны, пусть ему его приведут, и он откусит ему нос. Или даст в глаз. Одним словом, рога ему поотшибает… Дальше, по-видимому, он заговорил на бургундском. В общем, через некоторое время в «Пьяном хряке» делать уже было нечего. Всё закончилось.
Потом неутомимый в делах веры и спасения отец Мишель решил допросить аббата монастыря. Для этого он нанёс визит в местный дом терпимости. Он проникся уважением и глубокой дружбой к отцу-настоятелю. Их видели повсюду только вместе, держащими друг - друга за руки в порыве настоящей мужской дружбы. Вместе они наставляли молодых послушников в делах веры, целыми днями они запирались в келье и проводили время выкрикивая возгласы радости и удовольствия от обоюдного общения. Потом у Абдаллы закончился вазелин.
Город был на грани бунта черни. Но, благодаря стараниям аббата, его прозорливости, его запасам лучшего в этих краях вина с порошком, которым травили крыс, часть горожан успокоилась, а ночью полк доблестных, храбрых и мужественных наёмников, пришедший по зову сира Галевина, успокоил ту часть черни, которой вина не хватило. На утро в городе закончилась чернь.
Инквизитор, когда хозяева таверн предъявили его счёт, внезапно получил неведомым образом тайную депешу от самого папы Римского и спешно, незаметно для всех покинул величавый, многославный и истинно очищенный город Снагге, дабы и далее бороться за чистоту веры и против происков дьявола.
На следующий день аббат призвал из темницы Балдуина Мурзуфла. Долго лились его гневные речи, временами он даже переходил на бургундский. После Насупленного препроводили в скрипторий при монастыре, где он провёл в душеспасительных трудах вместе с тремя наёмниками сутки и чисто случайно на их глазах был насмерть задавлен фолиантом.
Доблестные солдаты пытались вытащить его из-под фолианта, но книга превратила монаха в мокрое место на полу, стенах и потолке. Отец-настоятель догадался, что это как раз и был тот самый гримуар, из которого проклятый чернокнижник и научился, как одурачить благородного господина и запачкать его покои. Книгу торжественно предали огню на главной городской площади.
|
